Посвящается бродячему скрипачу
I. Ab equis ad asinos (Из коней в ослы)
Каждый день является для меня мучением Каждый день я выхожу на площадь оборванный и грязный, и играю на скрипке, зарабатывая себе на кусок хлеба. Я смешон своим видом: порванная подошва самых дешёвеньких туфель, грязные, несколько раз заштопанные и несколько раз порванные мешковатые штаны, что-то похожее на белую ситцевую рубашку, но теперь это была пакость, которую даже при низкой температуре не хотелось одевать. Я был счастливым обладателем грязных, в колтунах сбившихся чёрных длинных волос для плеч, весь заросший чёрной густой бородой, так что видно только длинный вороний нос, и видны, голодные глаза. Цвет кожи…Я давно забыл, когда я вообще был чистым. Под слоем грязи и пыли я превратился в смуглого худощавого парнишку, попрошайку, бывшего лентяя, но при этом бывшего знаменитого музыканта. А руки!? Раньше чистенькие беленькие, как у девчонок пухленькие ручки с длинными пальцами и маленькой аккуратной ладонью превратились в грязные худощавые руки из пальцев, которых от игры на холоде, да и просто от постоянной игры сочится кровь.
Каждый день просыпаясь с скрипкой в руках, среди людей потерявших себя из-за пьянства, бедности и тунеядства, я думал: « а чем я лучше их»? Я потерял себя от худшего порока, который отравляет душу, делая её чёрной, высокомерной и злой, теряя разум…Этот порок – отец пороков как пьянство, распутство, гнев, презрение людей – это тщеславие…Но, когда я осознал весь ужас своего порока, когда душа моя, чернея с каждым днём от дочерей и сыновей Тщеславия, я остался нищим. Я, чёрт возьми промотал всё своё состояние, курил самые дорогие сигары, ходил на вечера под ручку с самыми прекрасными дамами, такими же богатыми и чёрными душой. Я был уважаемым человеком, проводил во многих европейских странах мастер классы, при своих учениках я строил из себя философа, всезнающего бога, скрипичного гения. Не отрицаю, я без излишней скромности, может, таким и был. Но из-за глупости своей, из-за крылышек моих ангельских, которые чувствовал и видел я один воображая себя невинным и всесильным скрипачом- Христом, я и стал никем.…
Но всего лишь никем в свете. Потеряв всё, я открыл глаза, и понял, чем бы я сейчас не был для людей, каким мерзавцем, игроком чёртовым, видевший жизнь в рулетках и костях, я остаюсь скрипачом, великим скрипачом. Я всего лишь забыл зачем…Зачем нужна музыка, я забыл своего любимого Корелли. И когда нет отныне вещей способных мешать мне играть кроме бедности и отсутствия дома я буду играть, я буду показывать себя ничтожеством перед всеми людьми чтобы они говорили: «Вот он уважаемый скрипач гений, стал нищим, из-за того, что стал похабно играть, разучился держать смычок от постоянно трясущихся от хмеля рук»! Даже сейчас, когда я весь свой день посвящаю игре на скрипке, а это не пять и не шесть часов в день, я играю гораздо лучше, чем когда-либо. Но люди всё-равно говорят что я всегда пьян, что я разучился держать смычок в руках, что я никто. Все мои близкие отказались от меня, да и я во время своего богатства отказался от них! AURI SACRA FAMES погубила меня! ( Проклятая жажда золота. Выражение Вергилия) Иной раз я думал: « Зачем мне эти ничтожные музыкантишки из консерватории, зачем мне эти школьные учителя» ?
Но чем, чем я, бедняк, ничтожество, убогий росток плода, который, пригревшись на солнце славы – стал расти и взрастать, гордясь и радуясь солнечным лучам. Я вырос с помощью славы, а достигнув высоты, когда я смотрел на все эти только пытавшиеся вылезти из земли маленькие цветочки, мелкие травиночки, которые по своей природе высокими не вырастают, я почувствовал себя сверхчеловеком, а если сказать по правде, то богом! Но солнце перестало греть меня, настала непогода судьбы: поднялся ветер, сметая на своём пути всё. И унесло ветром того, кто выше стоял…
А трава, цветы, хоть и хрупкие существа, корень их слаб, но цепок в земле. Они, шатались в такт с ветром, с трудностями, но, своими корнями держались за жизнь – землю! А я, гордый, но слабый – погиб. Меня вырвало ветром, и его потоки бросили меня об землю, там под ярким солнцем я – доселе прекрасный и гордый, засох от жажды и без прежней почвы, из которой я получал питание, мощь, и с помощью которой я смог быть…
Но я, я бы никогда не насытился своею славою. Мне, как Гобсеку, вместо денежек, хотелось всё больше и больше славы. Ничего не бывает сверх меры. Avarus animus nullo satiatur lucro (Алчная душа не насытится никакой прибылью. Наблюдение Сенеки) Но, я не был скупым, я лишь желал славы, я лишь желал красиво жить, я хотел для людей проявлять себя эстетом….
Меня, великого скрипача, обвиняла в том, что я эгоист! Да как вообще кто-то имел право мне делать подобные замечания?! Я, игравший с четырёх лет, родившийся в семье музыкантов, тоже великих скрипачей.…И они, слепцы, посмели мне в глаза глаголать подобные речи, безликие люди, тени в мире музыки! Но сейчас, когда я никто, пусть презирают меня, а я буду их награждать дерзким оскалом, они не услышат от меня ни словечка, и это будет торжество; таким образом я покажу им, никчемным, что я горжусь наказанием злого рока, что я не страдаю…
II. La vita nova.
Но когда-то, шатаясь со своей скрипкой по грязным переулкам, обиталищу такого же убожества, как я – оборванец со скрипкой от…, мне встретился дьявола. Верите? Я шёл, и почувствовав, что за мной кто-то наблюдает, быстро обернулся и увидел…Чёрную грязную дворняжку, хромающую на одну лапу. Наши глаза встретились, и когда я, немного очнувшийся от своего похмелья - осознал под гнётом его красноокого взгляда, что собака постепенно стала обретать человеческие очертания. И перед моей от страха согнувшейся фигурой появился высокий худой человек среднего возраста, с длинным лицом, косматыми чёрными волосами, и хитрым, бесстыжим прищуренным взглядом.
Говорить о том, что я возможно испугался – бесполезно. Я, не отрываясь от превращения из наивного – в лукавого, смотрел, не двигая не одним своим членом. Когда вы видите какое-то уродство, вам оно неприятно, мерзко, но вы всё-равно посмотрите, ваши очи будет привлекать безобразие. Как в цирках, или на каких-то представлениях в прошлые эпохи показывали уродов - на подобное зрелище приходили смотреть сотнями и тысячами, то нельзя говорить, что уродство не привлекательно для человека. Вот так и я, смотрев на это безобразие, как корчится от превращения эта собачья фигура, как собачья пасть, скалившаяся на меня – обращается в скалившуюся сардоническую ухмылку, как позвоночник, обросший шерстью – выпрямляется и шерсть пропадает.…Это было ужасающее зрелище, хочу я вам сказать! Но я стоял, и смотрел, как этот высокий человек, заплетаясь в своих длинных ногах, подошёл ко мне и протянул руку.
- Здравствуй, Нарцисс. – сказал человек, продолжая прежне ухмыляться.
- Здравствуйте. – В ответ я даже не собирался протягивать руку.
- Идём за мной. – его улыбка, как у чеширского кота, стала ещё шире.
В ответ я молчал, даже не смотря демону в глаза.
- Твоя душа умрёт ещё скорее, чем твоё тело: не бойся же ничего»!
- А чего мне бояться, чёрт возьми…
- Я возьму. – Сказал мужчина и захохотал прямо мне в лицо, как ненормальный. – У нас классический договор. Ты мне – душу, я тебе – интересную жизнь. Не люблю долго разглагольствовать и попусту тратить своё бесчисленное время! Ты согласен?
- Вполне, моя душа всё-равно мучается уже в предсмертных агониях. Если тебе нужна эта дохлая кляча – забирай!
- Договор пишется как обычно – кровью. – Проговорил дьявол и достал из своего пальто листок, протянув мне.
- Пиши то, что знаешь. Не школьник, не буду тебе диктовать.
Когда я написал договор, мне захотелось спросить у моего попутчика:
- А как мне вас нарекать?
- Прошу, без высоких слов, в наше время они вовсе неуместны! У бога, как и у меня, нет имени. Выбирай любое из всех возможных. И последнее – не обращайся ко мне на «вы». Мы, как попутчики, с тобою равны! Идём за мной! – сказал дьявол, взяв меня за руку.
- Куда?
- Посмотришь, куда ты попадёшь после смерти.
- Но это же не жизнь, ты мне покажешь смерть! Я не желаю знать, что будет со мною потом.
- А договор уже подписан, опоздал! Иди за мной.
И дьявол потянул меня за руку с такой силой, что мне пришлось повиноваться. Мы шли прямо по узкому переулку. Там же, в конце, вместо тупика – была дверь.
- Заходи. – сказал дьявол и толкнул меня.
- Я открыл дверь и, соответственно, вошёл.
Я увидел комнатку, серую и неприглядную, совсем пустую. Стены – голые, даже без светильников, посередине комнаты, за трибуной стоял скелет, пялившейся на меня своими пустыми глазницами.
- Кто идёт? – спросил скелет своим беззубым ртом.
- Живой и мёртвый. – ответил я.
- Но ты ведь один.
- Тело – живо, душа мертва. – сказал я и обернулся назад, к моему товарищу демону.
Но его на месте не было. Я хотел обратиться к скелету, однако, он сам начал разговор. И не думайте, что я испугался всё то, что увидел. Мне было абсолютно все-равно, вовсе не страшно, а даже местами забавно, и посему я так легко воспринял говорящего скелета!
- Тогда – проходите. И тащи свою душонку за собой, чтобы передать её Повелителю, а то, вдруг и не мертва, и от страха убежит? И вообще, зачем нам живое тело и мёртвая душа?
- Она оживёт под воздействием смерти.
- То есть?
- Я увижу смерть, как обещал мне ваш Повелитель. И побоюсь её, не захочу с нею пройти вот так спокойно, свесивши голову вниз, смотря на грязную землю. Я захочу опять быть бедняком, ничтожеством, пустотою, но БЫТЬ. А уже никогда не будет шанса жить по-настоящему снова. Я оживу, вот увидите…
- Тогда иди. Сзади меня есть дверь – проходи в неё.
Я прошёл мимо скелета, невольно рассматривая каждую его косточку, и дальше за ним увидел дверь, к которой через несколько секунд я подошёл и повернул ручку. О, и что вы думаете я увидел там? Армию ненасытных абжор, вечно кушавших? Или ненасытных плотью, которые уже насыщены плотью несколько веков подряд? Или, вы полагаете, я увидел Харона, старца в лохмотьях, перевозящего мертвецов через Стикс? О нет. Я увидел улицу. Улицу города, в котором я живу! О ад, тартар, горящая геенна! Что за смех, что за розыгрыш? Нежели мне привиделась та хитрая псина, дворняга? Вероятно, да.
Я, со злыми мыслями в невменяемой голове - пошёл по улице, искать себе место для разыгрывания на скрипке… Но через несколько минут, мне стали встречаться прохожие. И тут я услышал! Я понял, почему это ад!
Carpe diem ( Лови день. Иными словами можно сказать, живи – пока живётся)
Aequat omnes cinis, impares nascimur, pares morimur ( Могила всё сравняет: неодинаково рождаемся, но одинаково умираем. Мнение Сенеки)
Я стал слышать мысли людей! Они отдавались у меня в голове эхом. Если это было очень людное место, то полилогами, перебивающими друг друга. Были и стоны, и крики, и ругательства всевозможные. Это было ужасно…
« Ну и твари эти люди. Грубые, бесчеловечные создания. Квазимодо, страшные»…- говорил один голос.
Второй голос ему вторил: « Ненормальная глупая жизнь, чтобы всё пропало пропадом».
И в этот прекрасный диссонанс впрягался третий: « я убью его, давно пора, нет в сём ничего страшного. Он вор, пакостный человек, пьяница несчастный, я ему помогу, наконец, остаться в забитии навсегда».
О, и ещё много голосов, криков, бесноватых высказываний, неопределённых странных мыслей, всё перемешалось в моей голове, сплошная жуткая какофония…
Я бродил сначала, пытался свыкнуться с этим необузданным шумом, но куда мне деться от него? Дома у меня нет, чтобы спрятаться за четырьмя стенами, и слышать только свои мысли! Я – бродяга, и от города я никуда не денусь.
Потом я пытался настроить скрипку, что-то сыграть, успокоиться, свыкнуться в конце-концов.…Свыкнешься тут! Я стал бродить, а точнее шататься, как пьяный, но не от хмеля, а от этих дурных мыслей! Если бы я мог передать все слова, все реплики, которые были сказаны людьми. Мысли об измене, убийствах, предательствах, о жестокости жизни, прошение смерти, сожаления, крики о помощи и многое другое.
Когда наступила ночь, я пытался заснуть. Но поток этих мыслей ещё более усилился, и о сне я перестал и мечтать. Я лежал, и слушал эти мерзости, и понимал, как страшно жить на земле, среди этого смрада: лжи, притворства, смертей, тщеславия. И как я и обещал, я влюбился в жизнь. Ибо не знал я доселе горестей, всей тяжести мира людского. Моё тщеславие давно пропало, и теперь мне хотелось одного – играть, и вселять в сердца людей спокойствие, чтобы не было этих плохих мыслей, чтобы не было этого разврата человеческих страстей и умов! Когда наступило утро, я пошёл туда, где больше всего ходит людей, взяв, разумеется, с собой скрипку.
Я положил смычок на струны и начал играть «Времена года» Вивальди. Голоса стали разглагольствовать тише, но среди них неожиданно появился как бы доминирующий голос, а все остальные ушли на второй план. Он говорил: « Скажи мне теперь, в чём ад»? Это был голос Повелителя.…И я ему мысленно ответил: «В истинности жизни».
И сразу после моих слов, руки мои стали словно деревянными, пальцы стали держать смычок не легко, а цепко, я начал сам не понимая, что делаю, всё путать: ноты, штрихи, переходы из позиции в позицию, а потом начал издавать вообще скрипящие, хриплые звуки и выронил смычок.…Вокруг меня собрались люди, осмеивая мою игру. И в голове у себя я слышал много голосов: « Великий скрипач потерял от своего тщеславия умение владеть скрипкой».
Сквозь толпу медленно плыла тень с абрисов фигуры того Демона.
« Вот теперь я забрал твою душу. Поздравляю, теперь-то ты в аду»! Это давно не жизнь, вот таков твой ад и самое страшное наказание за тщеславие. Я осудил и продажность за «интересную». Удачной вечности…»
I. Ab equis ad asinos (Из коней в ослы)
Каждый день является для меня мучением Каждый день я выхожу на площадь оборванный и грязный, и играю на скрипке, зарабатывая себе на кусок хлеба. Я смешон своим видом: порванная подошва самых дешёвеньких туфель, грязные, несколько раз заштопанные и несколько раз порванные мешковатые штаны, что-то похожее на белую ситцевую рубашку, но теперь это была пакость, которую даже при низкой температуре не хотелось одевать. Я был счастливым обладателем грязных, в колтунах сбившихся чёрных длинных волос для плеч, весь заросший чёрной густой бородой, так что видно только длинный вороний нос, и видны, голодные глаза. Цвет кожи…Я давно забыл, когда я вообще был чистым. Под слоем грязи и пыли я превратился в смуглого худощавого парнишку, попрошайку, бывшего лентяя, но при этом бывшего знаменитого музыканта. А руки!? Раньше чистенькие беленькие, как у девчонок пухленькие ручки с длинными пальцами и маленькой аккуратной ладонью превратились в грязные худощавые руки из пальцев, которых от игры на холоде, да и просто от постоянной игры сочится кровь.
Каждый день просыпаясь с скрипкой в руках, среди людей потерявших себя из-за пьянства, бедности и тунеядства, я думал: « а чем я лучше их»? Я потерял себя от худшего порока, который отравляет душу, делая её чёрной, высокомерной и злой, теряя разум…Этот порок – отец пороков как пьянство, распутство, гнев, презрение людей – это тщеславие…Но, когда я осознал весь ужас своего порока, когда душа моя, чернея с каждым днём от дочерей и сыновей Тщеславия, я остался нищим. Я, чёрт возьми промотал всё своё состояние, курил самые дорогие сигары, ходил на вечера под ручку с самыми прекрасными дамами, такими же богатыми и чёрными душой. Я был уважаемым человеком, проводил во многих европейских странах мастер классы, при своих учениках я строил из себя философа, всезнающего бога, скрипичного гения. Не отрицаю, я без излишней скромности, может, таким и был. Но из-за глупости своей, из-за крылышек моих ангельских, которые чувствовал и видел я один воображая себя невинным и всесильным скрипачом- Христом, я и стал никем.…
Но всего лишь никем в свете. Потеряв всё, я открыл глаза, и понял, чем бы я сейчас не был для людей, каким мерзавцем, игроком чёртовым, видевший жизнь в рулетках и костях, я остаюсь скрипачом, великим скрипачом. Я всего лишь забыл зачем…Зачем нужна музыка, я забыл своего любимого Корелли. И когда нет отныне вещей способных мешать мне играть кроме бедности и отсутствия дома я буду играть, я буду показывать себя ничтожеством перед всеми людьми чтобы они говорили: «Вот он уважаемый скрипач гений, стал нищим, из-за того, что стал похабно играть, разучился держать смычок от постоянно трясущихся от хмеля рук»! Даже сейчас, когда я весь свой день посвящаю игре на скрипке, а это не пять и не шесть часов в день, я играю гораздо лучше, чем когда-либо. Но люди всё-равно говорят что я всегда пьян, что я разучился держать смычок в руках, что я никто. Все мои близкие отказались от меня, да и я во время своего богатства отказался от них! AURI SACRA FAMES погубила меня! ( Проклятая жажда золота. Выражение Вергилия) Иной раз я думал: « Зачем мне эти ничтожные музыкантишки из консерватории, зачем мне эти школьные учителя» ?
Но чем, чем я, бедняк, ничтожество, убогий росток плода, который, пригревшись на солнце славы – стал расти и взрастать, гордясь и радуясь солнечным лучам. Я вырос с помощью славы, а достигнув высоты, когда я смотрел на все эти только пытавшиеся вылезти из земли маленькие цветочки, мелкие травиночки, которые по своей природе высокими не вырастают, я почувствовал себя сверхчеловеком, а если сказать по правде, то богом! Но солнце перестало греть меня, настала непогода судьбы: поднялся ветер, сметая на своём пути всё. И унесло ветром того, кто выше стоял…
А трава, цветы, хоть и хрупкие существа, корень их слаб, но цепок в земле. Они, шатались в такт с ветром, с трудностями, но, своими корнями держались за жизнь – землю! А я, гордый, но слабый – погиб. Меня вырвало ветром, и его потоки бросили меня об землю, там под ярким солнцем я – доселе прекрасный и гордый, засох от жажды и без прежней почвы, из которой я получал питание, мощь, и с помощью которой я смог быть…
Но я, я бы никогда не насытился своею славою. Мне, как Гобсеку, вместо денежек, хотелось всё больше и больше славы. Ничего не бывает сверх меры. Avarus animus nullo satiatur lucro (Алчная душа не насытится никакой прибылью. Наблюдение Сенеки) Но, я не был скупым, я лишь желал славы, я лишь желал красиво жить, я хотел для людей проявлять себя эстетом….
Меня, великого скрипача, обвиняла в том, что я эгоист! Да как вообще кто-то имел право мне делать подобные замечания?! Я, игравший с четырёх лет, родившийся в семье музыкантов, тоже великих скрипачей.…И они, слепцы, посмели мне в глаза глаголать подобные речи, безликие люди, тени в мире музыки! Но сейчас, когда я никто, пусть презирают меня, а я буду их награждать дерзким оскалом, они не услышат от меня ни словечка, и это будет торжество; таким образом я покажу им, никчемным, что я горжусь наказанием злого рока, что я не страдаю…
II. La vita nova.
Но когда-то, шатаясь со своей скрипкой по грязным переулкам, обиталищу такого же убожества, как я – оборванец со скрипкой от…, мне встретился дьявола. Верите? Я шёл, и почувствовав, что за мной кто-то наблюдает, быстро обернулся и увидел…Чёрную грязную дворняжку, хромающую на одну лапу. Наши глаза встретились, и когда я, немного очнувшийся от своего похмелья - осознал под гнётом его красноокого взгляда, что собака постепенно стала обретать человеческие очертания. И перед моей от страха согнувшейся фигурой появился высокий худой человек среднего возраста, с длинным лицом, косматыми чёрными волосами, и хитрым, бесстыжим прищуренным взглядом.
Говорить о том, что я возможно испугался – бесполезно. Я, не отрываясь от превращения из наивного – в лукавого, смотрел, не двигая не одним своим членом. Когда вы видите какое-то уродство, вам оно неприятно, мерзко, но вы всё-равно посмотрите, ваши очи будет привлекать безобразие. Как в цирках, или на каких-то представлениях в прошлые эпохи показывали уродов - на подобное зрелище приходили смотреть сотнями и тысячами, то нельзя говорить, что уродство не привлекательно для человека. Вот так и я, смотрев на это безобразие, как корчится от превращения эта собачья фигура, как собачья пасть, скалившаяся на меня – обращается в скалившуюся сардоническую ухмылку, как позвоночник, обросший шерстью – выпрямляется и шерсть пропадает.…Это было ужасающее зрелище, хочу я вам сказать! Но я стоял, и смотрел, как этот высокий человек, заплетаясь в своих длинных ногах, подошёл ко мне и протянул руку.
- Здравствуй, Нарцисс. – сказал человек, продолжая прежне ухмыляться.
- Здравствуйте. – В ответ я даже не собирался протягивать руку.
- Идём за мной. – его улыбка, как у чеширского кота, стала ещё шире.
В ответ я молчал, даже не смотря демону в глаза.
- Твоя душа умрёт ещё скорее, чем твоё тело: не бойся же ничего»!
- А чего мне бояться, чёрт возьми…
- Я возьму. – Сказал мужчина и захохотал прямо мне в лицо, как ненормальный. – У нас классический договор. Ты мне – душу, я тебе – интересную жизнь. Не люблю долго разглагольствовать и попусту тратить своё бесчисленное время! Ты согласен?
- Вполне, моя душа всё-равно мучается уже в предсмертных агониях. Если тебе нужна эта дохлая кляча – забирай!
- Договор пишется как обычно – кровью. – Проговорил дьявол и достал из своего пальто листок, протянув мне.
- Пиши то, что знаешь. Не школьник, не буду тебе диктовать.
Когда я написал договор, мне захотелось спросить у моего попутчика:
- А как мне вас нарекать?
- Прошу, без высоких слов, в наше время они вовсе неуместны! У бога, как и у меня, нет имени. Выбирай любое из всех возможных. И последнее – не обращайся ко мне на «вы». Мы, как попутчики, с тобою равны! Идём за мной! – сказал дьявол, взяв меня за руку.
- Куда?
- Посмотришь, куда ты попадёшь после смерти.
- Но это же не жизнь, ты мне покажешь смерть! Я не желаю знать, что будет со мною потом.
- А договор уже подписан, опоздал! Иди за мной.
И дьявол потянул меня за руку с такой силой, что мне пришлось повиноваться. Мы шли прямо по узкому переулку. Там же, в конце, вместо тупика – была дверь.
- Заходи. – сказал дьявол и толкнул меня.
- Я открыл дверь и, соответственно, вошёл.
Я увидел комнатку, серую и неприглядную, совсем пустую. Стены – голые, даже без светильников, посередине комнаты, за трибуной стоял скелет, пялившейся на меня своими пустыми глазницами.
- Кто идёт? – спросил скелет своим беззубым ртом.
- Живой и мёртвый. – ответил я.
- Но ты ведь один.
- Тело – живо, душа мертва. – сказал я и обернулся назад, к моему товарищу демону.
Но его на месте не было. Я хотел обратиться к скелету, однако, он сам начал разговор. И не думайте, что я испугался всё то, что увидел. Мне было абсолютно все-равно, вовсе не страшно, а даже местами забавно, и посему я так легко воспринял говорящего скелета!
- Тогда – проходите. И тащи свою душонку за собой, чтобы передать её Повелителю, а то, вдруг и не мертва, и от страха убежит? И вообще, зачем нам живое тело и мёртвая душа?
- Она оживёт под воздействием смерти.
- То есть?
- Я увижу смерть, как обещал мне ваш Повелитель. И побоюсь её, не захочу с нею пройти вот так спокойно, свесивши голову вниз, смотря на грязную землю. Я захочу опять быть бедняком, ничтожеством, пустотою, но БЫТЬ. А уже никогда не будет шанса жить по-настоящему снова. Я оживу, вот увидите…
- Тогда иди. Сзади меня есть дверь – проходи в неё.
Я прошёл мимо скелета, невольно рассматривая каждую его косточку, и дальше за ним увидел дверь, к которой через несколько секунд я подошёл и повернул ручку. О, и что вы думаете я увидел там? Армию ненасытных абжор, вечно кушавших? Или ненасытных плотью, которые уже насыщены плотью несколько веков подряд? Или, вы полагаете, я увидел Харона, старца в лохмотьях, перевозящего мертвецов через Стикс? О нет. Я увидел улицу. Улицу города, в котором я живу! О ад, тартар, горящая геенна! Что за смех, что за розыгрыш? Нежели мне привиделась та хитрая псина, дворняга? Вероятно, да.
Я, со злыми мыслями в невменяемой голове - пошёл по улице, искать себе место для разыгрывания на скрипке… Но через несколько минут, мне стали встречаться прохожие. И тут я услышал! Я понял, почему это ад!
Carpe diem ( Лови день. Иными словами можно сказать, живи – пока живётся)
Aequat omnes cinis, impares nascimur, pares morimur ( Могила всё сравняет: неодинаково рождаемся, но одинаково умираем. Мнение Сенеки)
Я стал слышать мысли людей! Они отдавались у меня в голове эхом. Если это было очень людное место, то полилогами, перебивающими друг друга. Были и стоны, и крики, и ругательства всевозможные. Это было ужасно…
« Ну и твари эти люди. Грубые, бесчеловечные создания. Квазимодо, страшные»…- говорил один голос.
Второй голос ему вторил: « Ненормальная глупая жизнь, чтобы всё пропало пропадом».
И в этот прекрасный диссонанс впрягался третий: « я убью его, давно пора, нет в сём ничего страшного. Он вор, пакостный человек, пьяница несчастный, я ему помогу, наконец, остаться в забитии навсегда».
О, и ещё много голосов, криков, бесноватых высказываний, неопределённых странных мыслей, всё перемешалось в моей голове, сплошная жуткая какофония…
Я бродил сначала, пытался свыкнуться с этим необузданным шумом, но куда мне деться от него? Дома у меня нет, чтобы спрятаться за четырьмя стенами, и слышать только свои мысли! Я – бродяга, и от города я никуда не денусь.
Потом я пытался настроить скрипку, что-то сыграть, успокоиться, свыкнуться в конце-концов.…Свыкнешься тут! Я стал бродить, а точнее шататься, как пьяный, но не от хмеля, а от этих дурных мыслей! Если бы я мог передать все слова, все реплики, которые были сказаны людьми. Мысли об измене, убийствах, предательствах, о жестокости жизни, прошение смерти, сожаления, крики о помощи и многое другое.
Когда наступила ночь, я пытался заснуть. Но поток этих мыслей ещё более усилился, и о сне я перестал и мечтать. Я лежал, и слушал эти мерзости, и понимал, как страшно жить на земле, среди этого смрада: лжи, притворства, смертей, тщеславия. И как я и обещал, я влюбился в жизнь. Ибо не знал я доселе горестей, всей тяжести мира людского. Моё тщеславие давно пропало, и теперь мне хотелось одного – играть, и вселять в сердца людей спокойствие, чтобы не было этих плохих мыслей, чтобы не было этого разврата человеческих страстей и умов! Когда наступило утро, я пошёл туда, где больше всего ходит людей, взяв, разумеется, с собой скрипку.
Я положил смычок на струны и начал играть «Времена года» Вивальди. Голоса стали разглагольствовать тише, но среди них неожиданно появился как бы доминирующий голос, а все остальные ушли на второй план. Он говорил: « Скажи мне теперь, в чём ад»? Это был голос Повелителя.…И я ему мысленно ответил: «В истинности жизни».
И сразу после моих слов, руки мои стали словно деревянными, пальцы стали держать смычок не легко, а цепко, я начал сам не понимая, что делаю, всё путать: ноты, штрихи, переходы из позиции в позицию, а потом начал издавать вообще скрипящие, хриплые звуки и выронил смычок.…Вокруг меня собрались люди, осмеивая мою игру. И в голове у себя я слышал много голосов: « Великий скрипач потерял от своего тщеславия умение владеть скрипкой».
Сквозь толпу медленно плыла тень с абрисов фигуры того Демона.
« Вот теперь я забрал твою душу. Поздравляю, теперь-то ты в аду»! Это давно не жизнь, вот таков твой ад и самое страшное наказание за тщеславие. Я осудил и продажность за «интересную». Удачной вечности…»